Невозможно описывать дымковских мастериц поодиночке. Их жизнь, их труд — это обычно труд всего семейства, всего «созвездия».
Повторяем: самой первой дымковской мастерицей, чье творчество стало широко известно, чей труд получил общественное признание, была знаменитая Анна Афанасьевна Мезрина.
И вместе с тем нет ни одной мастерицы, чье жизнеописание было бы так запутано, полно таких неточностей. В «Указателе экспонатам Вятского кустарного отдела на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде» она была названа «крестьянкой Вятского уезда Якимовагинской волости», хотя на самом деле и родилась в Дымкове и никуда оттуда не выезжала (кроме одной поездки в г. Горький), а числили ее крестьянкой по происхождению родителей мужа (сообщение О. И. Коноваловой).
На фотографии, сделанной, по-видимому, к той же выставке, у нее отняли и фамилию и ремесло! На фотографии изображена Мезрина со старшей дочерью Саней за окраской ясно различимых на снимке глиняных игрушек, а подпись под фотографией гласит: «Ильина Анна Афанасьевна за выделкой гипса».
В сборнике «Игрушка» под куклами явно мезринского стиля подписано: «Няньки из глины. Вологодская губерния».
Как мы уже говорили, профессор Бакушинский похоронил Мезрину в 1929 году — за девять лет до ее действительной смерти. А позже одна журналистка написала, что Мезрина умерла в 1941 году (через три года после того, как она была уже похоронена).
Сначала писали, что она научилась своему ремеслу у бабушки. Потом — у матери. Потом — у отца. Потом — у какой-то Митревны.
Наше описание построено, в первую очередь, на воспоминаниях дочери Мезриной О. И. Коноваловой.
«Моя мать, Анна Афанасьевна, — говорит Коновалова, — родилась в слободе Дымково в 1853 году. Ее отец, Афанасий Липатович Никулин, кузнец, а мать —Дарья Константиновна — мастерица дымковской игрушки.
Мать Дарьи Константиновны и бабка ее, а может быть, и прабабка, тоже были мастерицами дымковской игрушки, об этом не раз вспоминала Анна Афанасьевна.
— Я и сама помню бабушку Дарью — бывала у нее ребенком и видела, как она лепила игрушку».
По воспоминаниям Косс-Деньшиной, одна из сестер А, А. Мезриной умерла уже в годы Великой Отечественной войны. Она давно уже отошла от своего мастерства, но однажды, когда случайно попалась глина, изготовила целую партию прекрасных игрушек. Только вместо потали ей пришлось прилепить кусочки станиоля, в который обертывался чай.
Семья Мезриных жила бедно.
«Моя мама, — говорит Коновалова, — мастерству дымковской игрушки училась с самого раннего возраста у своей матери, как мы потом у нее.
Мой отец, Мезрин Иван Иванович, был сапожник: шил детские сапоги и продавал их на рынке. В моей памяти осталось такое представление, что от продажи сапог отец выручал столько, сколько хватало лишь чтобы купить материалу для новой работы.
На один его заработок семья прожить не могла. Выручала мать. С самых ранних лет я запомнила ее как труженицу, постоянно работающую игрушки.
Жили мы во флигеле, принадлежавшем Ивану Петровичу Караваеву, владельцу мастерской гипсовых изделий и скупщику глиняных игрушек.
У нас не было своего огорода, не было скота, были только куры (без яиц игрушку не раскрасишь). И как только мать освобождалась от кухонной работы, так сейчас же принималась за лепку игрушек.
Впоследствии и я с сестрой работали игрушку с раннего утра до поздней ночи. Теперь при таком труде мы жили бы хорошо, а тогда еле сводили концы с концами, питались картошкой, капустой, иногда молоком, а мясо видели очень редко.
Мы были в полной зависимости от Караваева. И почти всю игрушку приходилось сдавать ему же задешево.
Отец мой умер в 1913 году, через два года после моего замужества, и мать осталась одна с дочерью Саней».
К этому остается добавить, что даже в таких труднейших условиях Анна Афанасьевна так отточила свое искусство, что стала уже тогда наиболее заметной мастерицей. Земство посылало ее изделия на Всероссийскую промышленную и художественную выставку в Нижнем Новгороде (1896) и, как утверждают некоторые источники, на Всемирную выставку в Париже (1900). Но перемен в ее судьбе это не произвело.
В трудные годы империалистической и гражданской войн, когда спроса на игрушку почти совсем не было, Анна Афанасьевна лепила и обжигала грузила для рыбацких сетей (это был такой же традиционный промысел дымковчан), бралась за любой труд.
Дочь Мезриной, Саня, стала работать в типографии, что давало более верный заработок. Туда же устроилась вернувшаяся в семью после смерти мужа и дочь Оля — Ольга Ивановна Коновалова.
Но уже наступало иное время. И вторую половину двадцатых и начало тридцатых годов Мезрина живет по иному. На ее игрушки большой спрос и от музеев и от любителей. А остатки всегда можно сдать в артель (их раньше не было и не могло быть).
Уже и дочери снова должны помогать ей по вечерам — одной не справиться.
И самое главное — она чувствует, как ценят ее прекрасное искусство.
В одной малоизвестной затерявшейся журнальной публикации тридцатых годов дан очень яркий портрет Мезриной того периода. Описано, как к Мезриной приехал московский художник, чтобы постичь ее искусство.
Вот этот портрет.
«Она стара, эта знаменитая художница, не знающая своей славы, неграмотная и никогда не бывавшая дальше Вятки, лежащей за рекой, в двух километрах. И как узнать — чувствует ли она свою старость? Почему она так неохотно говорит, что ей семьдесят девять, когда на самом деле ей много за восемьдесят? Когда она в часы почива лежит на сундучке или на печке, она на самом деле древне стара; но за работой, против низенького своего столика, она сидит много часов не уставая, руки ее молоды, точны, руки скульптора и художника, и за работой, одна, она очень хитро смеется, покачивая головой, мелким смешком, ии-ихиии, своим мыслям, — тогда лицо ее молодеет. Ей много за восемьдесят, и по человеческому времени это очень большой срок, — уже семьдесят с лишним лет она рабо-тает, сейчас еще более замечательно, чем в молодости, — и не по-тому, что она несет свое умение из времен, ныне умерших, но по-тому, что это умение, оставшееся у нее одной, единственное, расцветает именно сейчас, — „при музеях", как говорит она . . .
И к ней приехал из Москвы молодой художник ... добрался до слободы Дымково, до домишка, маленького и приземистого, о двух окошках.
И на скамеечке у дома сидела Анна Афанасьевна, которую художник узнал по фотографиям, кормила своих кур и отгоняла, ворча, чужих, древняя и слабая деревенская старуха в темном платочке.
— Комнату вам надо? У соседей спросите, может сдадут, — поет она северным русским говором. — А вы книжку обо мне писать? и рисовать? — спрашивает сурово и вдруг совсем по-детски, легко, с усмешкой: — Ой, да чего писать-то! Ко мне тут много ходят, я всех не упомню, и писали, и рисовали, и снимали . . . А вы из музея, оттуда? Ага. Ну, тогда идите в дом-то.
Дом кустаря и явно такой, в котором живут одни женщины. Он крошечен, задавленный русской печью и разделенный на две комнаты в серых обоях с голубыми розанами. Окна напоминают человеческие ладони, они бушуют бегонией и геранью. Полы добротно и по-старинному крашены чистой охрой на чистой олифе . . .
И посередине горницы, главной комнаты, положенная на стул и на сундучок — доска с белыми скульптурами, только что облитыми мелом, едва тронутыми черной краской да румянами губ и щек, единственные в мире вещи Мезриной, еще не конченные. А на сундучке — корзины для упаковки.
— Тороплюсь, — гордо говорит Анна Афанасьевна, — это ведь вам — в музей, — слово музей она произносит торжественно. — Очень тороплюсь. Главное, что музей деньги прислал, а у меня не готово. Вот, если бы не прислал, тогда так. А деньги присланы — надо отправлять.
[Художник] садится рядом на скамейку и наблюдает. Самодельные кисти ходят в руках у старухи, как живые: каждое движение рассчитано десятилетиями. Краска — старинная, разведенная на яйце — ложится покорно и прекрасно. Вещи оживают. Сначала начинают чернеть волосы, тут же одним привычным штрихом — „спичкой" (тонкой лучинкой) — кладутся брови и глаза; второю лучинкой накладываются три красных пятна — рот и щеки. И глина начинает жить. Это первая операция, вещи оставляются, чтобы подсохла краска. Затем „мажется” шляпа — желтым, красным, малиновым ... Затем новый цикл работ — раскрашивание юбки, продольные полосы, кольца или пятна, — между ними горошинки, пятна поменьше, пятна в кольцах, — веселый, яркий, беззаботный узор. На скамейке сидит мастер, который гордо показывает свое мастерство и свой громадный опыт».
А в 1933 году, как мы уже писали, к Анне Афанасьевне приходит подлинная слава: поездка в г. Горький, признание, персональная пенсия.
И снова работа, работа, работа без конца.
Очень важно сказать, что уже в двадцатых годах намечается и осуществляется расширение круга мезринских сюжетов, фигур и сценок. Она становится уже не просто исполнителем чего-то глубоко традиционного, тысячи раз деланного, но подлинным мастером, свободно (в пределах данного стиля) импровизирующим новое. «Таких-то ведь не делали, как я теперь».
Тысячи людей впервые знакомились с дымковским искусством по игрушкам А. А. Мезриной. Ее стиль стал какой-то эстетической нормой, классикой.
Но теперь совершенно неожиданно раскрывается, что некоторые игрушки Анны Афанасьевны Мезриной — это не только ее игрушки.
Да, она одна лепила и красила. И все жаловалась на дочерей, что они ушли от ее искусства, работают в типографии, что ее мастерство умрет вместе с ней. И так же все писали об этом с ее слов.
Но так ли это на самом деле?
Вспомним, что уже на снимке 1896 года Анна Афанасьевна красит игрушки не одна, а со старшей дочерью Саней. Лицо девочки серьезно и сосредоточенно. И в ней, еще ребенке, ощущаешь мастера.
Саня не выходила замуж, всю жизнь прожила с матерью (и в г. Горький с ней ездила). И всю жизнь лепила и красила, даже когда работала в типографии.
Коновалова сказала:
«Саня Мезрина, моя сестра, очень хорошо лепила игрушку и красила. Ее игрушку от маминой трудно разобрать».
Через руки мастерицы Косс-Деньшиной дымковская игрушка проходила много лет: и тогда, когда она работала в вятском кустарном складе, и позже, когда через Деньшина закупались мезринские коллекции для музея. И вот что сказала Косс-Деньшина:
«Саня Мезрина очень талантливо лепила и окрашивала. Мезринская игрушка — это игрушка ее и ее матери.
Помню, как во время одной из моих поездок в Москву я разбирала в Историческом музее глиняную игрушку. Я без труда выделила мезринскую игрушку. Но в ней были как бы две струи. Одна построена на гамме в четыре краски, другая — богаче. Это были точно мезринские игрушки, но что из них Анны Афанасьевны, а что Александры Ивановны, я сказать не могу. Надо было в те годы приглядываться, чтобы сказать».
Таким образом, мы вправе думать, что в мезринских игрушках (или, во всяком случае, в изрядной части их) прекрасное искусство матери как-то слито с прекрасным искусством дочери, скромной, малозаметной, но очень талантливой.
Рассказом об Анне Афанасьевне и о Сане не кончается рассказ о созвездии Мезриных. Саня умерла в 1934 году. Анна Афанасьевна — в 1938-м. Но живет и прекрасно работает вторая дочь Анны Афанасьевны — Ольга Ивановна Коновалова.
Ольга Ивановна родилась 9 июня 1886 года.
Лепить из глины около матери она начала еще до школы. А в школу ходила только две зимы и перестала по бедности.
Лепила она сначала самые простые игрушки — уточек, конюшков. Помогала матери «наряжать» больших кукол, то есть приделывать к ним голову, руки, оборки на платье. Потом работала самостоятельно вплоть до замужества.
В 1911 году вышла замуж, уехала от матери, восемь лет была домохозяйкой. А в 1919 году вдовой вернулась в родную семью.
И тоже все красила, все лепила, даже тогда, когда работала в типографии. И молчала, как Саня. И, конечно, в старых игрушках Мезриной есть еще и ее вещи. Трудная это штука — разобрать, кто и что создал в семействе, объединенном общим трудом.
Когда умерла Саня Мезрина, Ольга Ивановна оставила работу в типографии, чтобы помогать матери. Мать скончалась у нее на руках.
И лишь через год после смерти Анны Афанасьевны всем как-то сразу стало ясно, что и Ольга Ивановна — замечательный мастер: с таким большим успехом она поработала на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, где лепила и окрашивала барельефы в зале родной Кировской области.
В 1943 году она тоже получает первую премию на Всесоюзном конкурсе игрушек. Ее тоже принимают в члены Союза художников. Потом — диплом Комитета по делам искусств. Игрушки ее блистают на выставках и в г. Кирове, и в Москве, и за рубежом.
И все более своеобразным делается ее стиль, исходящий от лучших традиций матери. Ее игрушки последних лет уже не похожи на старые.
Она тяготеет к миниатюрам, к тщательной отделке, создает свою гамму ярких пятен и пестрых полос с доминирующим алым цветом, высветленную.
Зверята становятся одной из ее любимых тем. Она широко разрабатывает сказочные и басенные мотивы.
Такова Ольга Ивановна Коновалова. Таково созвездие Мезриных, самое яркое, может быть, созвездие дымковского неба.